Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+10°
Boom metrics
Звезды15 августа 2017 16:58

Александр Сокуров: Сегодняшнюю ситуацию в России я воспринимаю как беду

Кинообозреватель «КП» Стас Тыркин беседует с выдающимся российским режиссером на фестивале в Локарно
В декабре Европейская Киноакадемия вручит Сокурову свой почётный приз, окончательно возведя его в ранг живых классиков

В декабре Европейская Киноакадемия вручит Сокурову свой почётный приз, окончательно возведя его в ранг живых классиков

Фото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН

На только что завершившемся 70-м юбилейном фестивале Сокуров представлял не только свою страну, но и тот уже занесенный в «красную книгу» тип режиссера-автора, способного создавать уникальные собственные художественные миры. В декабре Европейская Киноакадемия вручит Сокурову свой почётный приз, окончательно возведя его в ранг живых классиков. До него этот приз получали Ингмар Бергман, Марчелло Мастроянни, Федерико Феллини, Анджей Вайда, Микеланджело Антониони, Жанна Моро, Эннио Морриконе, Бернардо Бертолуччи, Шон Коннери и другие выдающиеся деятели европейского кинематографа.

Сам Сокуров спокойно, даже иронически относится к этим знакам внимания. Куда важнее для него вывести в люди студентов его мастерской в Кабардино-Балкарском университете. О ней уже стоит шум на всю кинематографическую Москву: один из выпускников Сокурова, 25-летний на ту пору Кантемир Балагов, в этом году участвовал в конкурсе Каннского фестиваля и удостоился там приза мировой критики. Его "Теснота" - одна из лучших отечественных картин года - сейчас вышла в прокат по всей стране, что весьма небывало для такого рода дебюта.

- Я уже семь лет занимаюсь судьбой своих учеников, я их очень люблю, но это слишком много для жизни отдельного человека. За семь лет я сделал всего два фильма, - качает головой Сокуров. Как настоящий русский художник, он всегда найдет за что себя укорить. - Это большая моя ошибка - то, что я решительно снизил свое профессиональное напряжение и ничего не снимаю сам. В мастерской у нас было 12 человек, и каждым надо заниматься. Мы мало говорили с ними об «искусстве», просто занимались формированием умения. И задания все были на пропорциональность сознания. На курсе было запрещено снимать об агрессии, о войне, что-то такое с кинжалами, с саблезубыми всякого рода джигитами. Учебные работы были о том, как дочь любит мать, как сын любит отца или сестру. Только о душевных взаимоотношениях между людьми.

- В кино сложнее этого ничего нет.

- Да, это самое сложное. Потому что мы в России ничего не знаем о Кавказе, кроме плохого. Мы не знаем, как живет кабардинская, чеченская, осетинская семья. Мы ничего не знаем о людях, рядом с которыми мы столетия живем вместе. Я просил своих учеников показать кто они такие, просил их быть критичными к своему народу: разбирайтесь, копайтесь, берите пример с русских. Уж кто, как не русские писатели умели анализировать пороки русского человека. Я удивлен тому, что мне понравились все 12 дипломных работ. Я сам не ожидал такого результата. Сейчас четверо моих учеников либо закончили, либо готовятся закончить полнометражные картины.

"Теснота" - одна из лучших отечественных картин года - сейчас вышла в прокат по всей стране

"Теснота" - одна из лучших отечественных картин года - сейчас вышла в прокат по всей стране

- До работ ваших студентов мы ничего не знали про город Нальчик, и сейчас открыли для себя не просто фильмы, а какую-то целую невиданную нами картину мира. При этом тот же Кантемир Балагов говорит о том, что он никакой не самородок, он сам называет себя «овощем» - но вот вы приехали в Нальчик, и вырастили там из «овоща» молодого режиссера европейского уровня. Если бы вы приехали в другой город, результаты были бы теми же?

- Не обязательно. Я не очень верю, что русские молодые люди пойдут ко мне учиться. Я наивно полагал, что на Кавказе есть некое изначальное уважение к человеку другого возраста, к статусу учителя и т.д. До Нальчика у меня был опыт ведения занятий в Польше, в киношколе Анджея Вайды, немного в Японии, но представить себе, что я наберу курс в России, я не мог. Согласился после того, как ректор университа Барасби Карамурзов и Альберт Саральп, представитель Кабардино-Балкарии в Санкт-Петербурге, ответили «да» на все мои условия. Это не касалось зарплаты, это даже не обсуждалось - все работники высшей школы в Закавказье получают гроши. Это касалось создания инфраструктуры.

Трудно, конечно, было. Потому что изначальная база у поступивших была нулевая. На приемных экзаменах я спрашивал, кто такой Эйзенштейн, - этого никто не знал, за исключением одного парня, которому было 36 лет… Хотя педагоги Москвы и Петербурга говорят, что и там уровень поступающих почти такой же. Но на Северном Кавказе вообще нет филармонической деятельности, нет серьезных театров, нет картинных галерей. Вывески, магазины, рестораны – да, а всего остального нет.

На только что завершившемся 70-м юбилейном фестивале Сокуров представлял не только свою страну, но и тот уже занесенный в «красную книгу» тип режиссера-автора

На только что завершившемся 70-м юбилейном фестивале Сокуров представлял не только свою страну, но и тот уже занесенный в «красную книгу» тип режиссера-автора

Фото: Стас ТЫРКИН

- А это важно? В Италии культура на каждом шагу, а кино сейчас тоже почти нет.

- Давайте я наберу в Италии группу студентов - уверен, что получится десяток лучших режиссеров мира. Надо только внимательно понимать, кто у тебя учится, в каждом поддерживать его специфические способности, не требовать универсализма и быть жестоким, настойчивым.

- Вам самому этот педагогический опыт что-то дал?

- Нет. И очень много разочарований. В характере национальном. Я понимаю, что никакой традиции внутри уже нет. Хотя нас все время убеждали, что в кавказском регионе это не так. Я этого уже не увидел. Не увидел воспитания внутри семьи, за редчайшим исключением. Был поражен тем, что нет навыка настойчиво трудиться. Тем, что в домах почти нет библиотек. Родители были растеряны перед уровнем тех задач, которые ставились перед их детьми. Я же встречался с родителями всех, кто ко мне поступил, ежегодно! Рассказывал каждому из них, что происходит с их дочерью или сыном.

- Как вы отнеслись к сцене в «Тесноте», которая разозлила членов жюри на Каннском фестивале - с показом подлинных кадров казни российских солдат?

- Эта сцена была продолжительнее. Мы договорились, что она будет короче. У меня была большая борьба с Кантемиром за решительное сокращение фильма. Он и сейчас в недостаточной степени сжат, уплотнен. Вообще в этом фильме много профессиональных задач не выполнено. У Кантемира есть внутреннее самомнение, которое не позволяло ему это сделать. Надеюсь, что у него это постепенно пройдет. Но я его предупреждал, что у этого фильма будет «звон» в силу еврейского материала. Если бы русская семья уезжала из Нальчика в 1990-х, никто бы не обратил на этот фильм внимания. Я вообще не люблю кино на еврейскую тему, потому что мне неизвестны фильмы, где авторы относятся к этой теме честно, серьезно. Все, что я видел, включая фильмы больших режиссеров, - это использование кошмарной трагедии.

Я оцениваю «Тесноту» на твердую «четверку». У меня как художественного руководителя, была полная власть делать все, что я считаю нужным при завершении работы над фильмом. Но я никогда не пользуюсь этой властью. Моя задача – сказать, что я думаю, показать, как это можно сделать профессионально. Но «Тесноту» сгубила гордыня ее автора. Теперь все будет зависеть от того, что он снимет дальше. Я вообще к первым работам отношусь очень спокойно и считаю, что и моя первая работа была переоценена, у нее очень много недостатков - по объективным причинам.

Мне нужно 40 секунд, чтобы понять в чем проблема любой картины, потому что я сам проходил через это, я сам совершаю много ошибок. Помимо, может быть, Бергмана, Феллини, Муратовой или Хамдамова я не знаю других имен, которые могут создать в кино великие произведения. Только у них были шансы рождать в кино то, что мы могли бы положить на полочку рядом с великими литературными произведениями - Томасом Манном, например.

- Поэтому вы рекомендовали студентам меньше смотреть современное кино и больше читать?

- Конечно. Я просто силовым образом заставлял их читать. Я стремился показать, что первыми режиссерами были писатели. Как они раскадровывали сцены, как выстраивали эстетику, как они умели не договаривать все до конца. Сейчас каждый второй режиссер стремится всё разжевать, договорить до конца. Такая буквальность возникает, что нецензурная лексика звучит даже из уст женщин, что в русской культуре как-то нехорошо.

- Насколько я знаю, вам мат в кино никогда не был нужен.

- Совершенно не нужен. При том что я бывал в ситуациях, когда люди погибали, были на грани жизни и смерти, я слышал, как они разговаривают между собой. Употребление мата русскими женщинами (а сейчас каждая вторая говорит на этом языке) говорит о деградации мужского начала в обществе. Мат – это только мужской язык, сугубо мужской способ общения. Таковым он и должен оставаться.

- Но ведь режиссер должны отображать то, что происходит в жизни - в том числе с женщинами.

- Если он это считает нужным, если это вдруг стало входить в его задачу (раньше не входило), то Бог ему судья. Конечно, это должен решать для себя каждый режиссер. Я считаю, что у всего, что существует публично, должна быть своя строгая задача, за всем стоять своя мера ответственности. Если мы внедряем в театре, кинематографе нецензурную лексику, то ждите, пожалуйста, когда ваш сын или дочка пошлют вас по известному адресу. Причем они даже не будут понимать, почему это плохо.

- А если вы снимаете драму из гущи народной жизни?

- Так я и снимал - и на войне, и солдат снимал, и матросскую среду снимал, и всякую. И никогда ни у меня, ни у тех, кто у меня снимался, не было ни малейшей потребности, так выражаться - даже в боевых условиях.

- Сейчас, когда вы уже многое сделали для своих ребят, вы собираетесь вернуться в кино?

- Есть идея, которая медленно начинает оживать. Это история периода 1935-45-го годов, с очень сложным для меня киноязыком, я на таком языке еще не работал. И монтаж, и драматургия будет абсолютно для меня не характерны. Я не могу ничего больше сказать, очень боюсь делиться не до конца сформулированными идеями.

Александр Сокуров на 70-м юбилейном фестивале в Локарно. Фото: официальный сайт кинофестиваля

Александр Сокуров на 70-м юбилейном фестивале в Локарно. Фото: официальный сайт кинофестиваля

- Это российская история?

- История европейская. Будет один персонаж из Советского Союза, все остальные герои – европейцы. Российских денег в фильме тоже не будет. Зрителя в России у меня практически нет. В кино, то, что я делаю, не показывается. На телевидении существует запрет на показы моих фильмов - и игровых, и документальных. В том числе на «Фауста» и «Русский ковчег». Даже «Блокадную книгу» по Гранину не разрешают показывать. Шансов на родине у меня сейчас почти нет. Хотя я совершенно не экспортный и не импортный человек, я российский человек. Я получил образование на родине, овладел профессией не с помощью европейских киношкол, я всему сам учился.

- Вы сейчас в большей степени, чем раньше, комментируете какие-то общественные события.

- Потому что я в тревоге за то, что происходит в стране. Я был свидетелем, когда гнобили Ростроповича и Вишневскую, Солженицына, диссидентов, наших выдающихся людей, я все это помню. Я ничего не сделал в их защиту, даже осмыслить по-настоящему это не мог. Это потом уже наградой моей жизни было то, что однажды раздался звонок от Александра Исаевича, звонок от Ростроповича. Я не понимал вообще, за что мне это, при той моей вине перед ними - как это может быть, что они мне звонят, предлагают встречу? Сегодняшнее общественное положение я не воспринимаю как трагедию, я воспринимаю его как беду. Но думаю, что никакого значения для общественной жизни страны я не имею. На церемонии вручения премии «Ника» я сказал то, что не мог не сказать. У меня не было другой возможности высказаться. У меня ведь один паспорт. У меня нет сбережений, нет дачи, я не защищен так же, как и все остальные мои соотечественники. И когда я вижу, как ОМОН ведет себя с девчонками на митингах, я закипаю. Я не мог тогда промолчать.

- Что будет происходить с «Матильдой», по вашему мнению?

- Все будет нормально. Фильм будет показан, а ситуация вокруг него свидетельствует лишь об одном: количество больных людей умножается. А еще о том, что абсолютно никто не гарантирует действие Конституции Российской Федерации. Силы, которые могли бы его гарантировать, иссякают. А самое неприятное, что может произойти, – это начало работы над ее изменением...

Самое печальное для меня, что я ничего не могу сделать для облегчения ситуации в стране. Хотя я понимаю, что надо менять - это настолько просто и очевидно, что даже я это вижу, не являясь профессионалом в политике или в политэкономии.

- Как вы относитесь к новым технологиям? Не хотели бы снять кино в формате «виртуальной реальности», используя пространство на 360 градусов?

- Это всё пока игрушки. Так же, как все эти 3D и фокусы со звуком. Лично для меня этот технический прием мало что открывает. Это все равно, что пытаться уничтожить в театре сцену. А я очень не люблю, когда актер спрыгивает со сцены и начинает играть рядом с тобой, хватать тебя за руки, за уши. Потому что есть мир условности, который для человека очень важен. Вообще визуальное творчество – это оружие, которое может наносить человеку глубокие, не заживающие раны. И это гораздо опаснее, чем идеологическая война и экологические проблемы. Вы сами видите, как с помощью телевидения, узко- и остронаправленного, можно управлять миллионами людей. А когда вы внедрите везде инструмент «виртуальной реальности», то вообще надежды не будет. Человека убить очень просто, и в кино нам показывают миллион разных способов. Особенно это умеют делать скуластые американские режиссеры - они покажут вам как человек кричит, мучается, объяснят, что убивать человека нестрашно. Мы живем в условиях неуправляемого прогресса. Не прогресса, а хаоса. Стив Джобс повел нас туда, куда и сам не знал. В этом будущем мы не были, оттуда никто не вернулся. Вот Лев Толстой сходил на войну в своем романе, вернулся к своим читателям-современникам и рассказал им, что он там увидел. Но Толстого сейчас нет, и сходить в будущее или прошлое некому. Поэтому нам остается только хаос.