На заборе: «Территория СССР». А дальше — война

Отсюда метров четыреста, и там уже их позиции

Фото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН

Дорога в Донецке идет себе, идет прямо - магазины, остановки, налетай-ка, покупай-ка, - а потом резко уходит куда-то вбок, а ее продолжение перегораживает бетонный блок, дальше ехать некуда, дальше война; в Горловке в техникуме маленький музей в кабинете - выставлены подобранные остатки снарядов.

- Это у нас грады, это гиацинты, - уютно рассказывает учитель. А рядом фото и подпись: герои необъявленной войны. Хоттабыч, в двадцать семь погиб Хоттабыч.

У терминалов аэропорта идеальная тишина и пустота.

- Вон, видишь те деревья? - спрашивает веселый мэр Иван Сергеич.

- Вижу, ага.

Отсюда метров четыреста, и там уже их позиции. Разрушенные дома в Шахтерске вроде бы разрушены точно так же, как и везде в центральной России, но когда смотришь чуть повнимательнее - нет, по-другому. В Москве мне никогда не было стыдно, что у меня в кармане есть деньги - ну, пять тысяч, десять, тоже мне Ротшильд. Так я считал до этой пятницы. В ресторане на бульваре Пушкина лимонный квас и дамы на каблуках, но каблуки строго до десяти - в одиннадцать комендантский час, и надо успеть доехать.

Андрей Бабицкий как роутер - раздает вокруг себя то особенное счастье человека, который вернулся из эмиграции. Помню, я долго не мог понять, как это можно было добровольно поменять Париж на советский 1945 год, как можно идти в эту сторону, когда бесконечные толпы здравомыслящих бегут в ту... Теперь понимаю.

Дежурные в форме на блок-постах в Горловке улыбаются так, словно бы поздравляют тебя с днем рождения. Мрачные русские люди, вечно говорим мы, как мало вежливости, как мало элементарного быстрого дружелюбия, вечно говорим мы. Так вот на блок-постах в Горловке с этим все хорошо. А нежный снег заметает кладбище, которым заведовал сепаратист Безлер, пока не взял власть, и где советские мертвые не знают о том, что их земля уже два раза сменила паспорт; а на другом кладбище, у разрушенного монастыря, у побежденного аэропорта - могилы разбиты так, что на камнях не осталось имен, а под ногами торчит хвост не взорвавшейся мины, но это только звучит угрожающе - все давно обезврежено, можно ходить, можно искать своих среди обломков гранита.

На документах разных лет - дипломах, приказах, грамотах - вывешенных на стене техникума, до какого-то момента, и мы знаем, какого, директора зовут Едуардом, а потом что-то случается, и его уже зовут Эдуардом, и его всегда теперь будут звать Эдуардом, и если есть внутри вопрос: зачем это все? для чего это все? - то вот вам ответ. А на степной высоте, в хаосе арматуры, на руинах старого военного мемориала, к которому по-родственному подсел, нет, прилег уже новый мемориал. Шапку и капюшон сбивает ветер, и за те минуты, пока ты еще не превратился в ледяной столб, надо успеть сделать главное: встать спиной ко всем бесснежным полям, всем широким холмам, одиноким тополям, брошенным домам, заклеенным окнам, древним фабрикам, заросшим терриконам и гордым надписям на заборе "Территория СССР", а лицом - к семи солдатским крестам, и шепнуть неизвестно кому, в никуда:

Я люблю тебя, и я приеду обратно.